[MadMax]

За много лет работы на «Скорой помощи» со мной бывало всякое: и в морду били, и собак спускали, и стреляли, и с ножами кидались. Но имели место и такие вызова, которые врéзались не только в память, но и душу – не физической болью, страхом или неординарными поводами. Это была особая каста выездов на дом, которые оставляли камень на сердце, сопровождались гнетущим состоянием, вызывали чувства омерзения, грязи и осквернения.

Скромная спартанская обстановка. Старая потрескавшаяся «лаковая» мебель и видавший виды телевизор. Обшитая красной материей с бахромой тусклая люстра. На стенах – фотографии молодых, улыбающихся людей, даже отдалённо с трудом напоминающих суетящихся перед нами стариков. В центре зала – круглый стол со старенькой, обшарпанной клеёнкой, но с лежащей на ней приличной кучкой денежных знаков, скорее всего, только что полученной пенсией. Мы ищем свободное место, но нас настойчиво и чуть ли не силой усаживают за этот шатающийся стол, и просят поочерёдно измерить давление пожилому мужчине и седой женщине. Фельдшер рекомендует пациентам убрать деньги со стола, но его призывы остаются без внимания и тогда он «лёгким движением руки» сдвигает всю кучку к самому краю. Про себя отмечаю, что этот факт не произвёл на супругов никакого эффекта и они, как ни в чём не бывало, продолжают рассказывать о своих болячках. И даже то, что несколько «пятисоток» упали на пол – также их не взволновало. Странно как-то. Вроде, скромная обстановка, пожилая чета, да и пенсия, как известно, в нашей стране невелика. Может, мне уже мерещится с этими бесконечными суточными дежурствами чёрт знает что, но что-то подсознательно не укладывается в голове. Ладно, проехали.

Измеряю старикам артериальное давление и пульс, слушаю сердца и лёгкие; снимаем обоим ЭКГ. Всё в пределах возрастных норм, острой патологии нет. Не понимаю, зачем тогда вызывали «Скорую»? Спрашиваю. Пожилые люди говорят, что у них было высокое давление и плохо с сердцем, а пока ждали нас, выпили по паре таблеток дибазола, накапали корвалола. Ой, ли? Прошу показать таблетки. Отвечают, что уже убрали в аптечку, а она на кухне, в самом верхнем ящике и лезть туда уже сил нет. «Неужели вы нам не верите, доктор? Мы – ветераны труда, заслуженные и уважаемые люди, у нас грамоты и медали. Ай-яй-яй, как нехорошо». «Что вы, что вы, верю, верю. И если вы отказываетесь от уколов – мы покидаем вас и вашу уютную фатеру. Да? До свидания».

Молча спускаемся с фельдшером вниз. Необычная какая-то семейка. И глаза у них туда-сюда бегают. И движения суетливые, наигранные. И деньги со стола почему-то так и не убрали. Никого не боятся? Как будто специально напоказ свои сбережения выставляют. Нет, всё-таки странно. И на старых маразматиков не похожи и на параноиков. А, может быть, показалось? Садимся в машину. Оформляем попутный вызов, заполняем карты вызовов, расходники и пр.

Чёрт, вспомнил, что тонометр остался в квартире. Придётся навестить стариков ещё раз. Нет, на самом деле, что-то здесь не так. Натурально, мистика. Но чего-то же они от нас хотели! Выпрыгиваю из машины и снова по лестничным пролётам лечу на самый верх. Дверь не заперта и приоткрыта, так что вхожу без звонка и сразу двигаюсь в сторону зала. Останавливаюсь, улышав голос старика:

- Ну что, вызываем милицию и говорим, что они у нас пятьдесят тысяч украли, я за сердце буду хвататься, ты – громко плакать, а ещё лучше – рыдать, как на похоронах – вот тогда точно поверят. Фельдшер их руками трогал, так что отпечатки пальцев на деньгах остались. А там – доказывай – не доказывай – никто им не поверит. Ещё скажем, что ежели деньги вернут, то заявление из милиции заберём. Никуда они не денутся. А денежки получим – продуктов накупим, к твоей сестре в Сибирь сможем, наконец, выбраться; да мало ли что…

Моё неожиданное появление в комнате было похоже на финальную сцену из гоголевского «Ревизора», причём старики, если не в состоянии шока, то в ступоре находились точно. Они синхронно выскочили из-за стола, роняя стулья, обхватили друг друга руками и стали мелкими шажочками отступать назад. Кровь прилила мне к голове, в висках застучало, а руки непроизвольно сжались в кулаки. Медленно и неотвратимо я двигался на них, а они – от меня, пока не упёрлись в стену. Я подошёл почти вплотную и навис над двумя маленькими щуплыми фигурками. Старушка отвернулась и спрятала лицо в ладонях…

…Я не знаю точно, сколько времени продолжалось наше «противостояние», возможно, минуту, а, может, и больше. За этот отрезок времени через мою голову пронеслись тысячи мыслей, слов и чувств – от злобы и ненависти – до сочувствия и жалости. Внезапно что-то щёлкнуло у меня в голове, я разжал кулаки и мой изменившийся взгляд упал на дрожащие от беззвучных рыданий старушечьи плечи и обнявшие их, трясущиеся от страха руки старика. Одним кадром я «сфотографировал» его деформированные пальцы с «круглыми» ревматическими межфаланговыми суставами, и её жидкие седые волосы с застрявшей в них гребёнкой со сломанными зубчиками.

«Бабушка, успокойтесь, не надо плакать», - сказал я каким-то незнакомым мне голосом. «А вы, - обратился я к старику, глядя прямо в его бесцветные слезящиеся глаза, - верните, пожалуйста, наш аппарат для измерения давления». Похоже, мужчина был не в курсе оставленной вещи, зато старушка, тут же перестав «рыдать», подскочила к серванту, выдвинула нижний ящик и достала оттуда наш Рива-Роччи. «Ты уж, внучек, не обижайся на нас, стариков-то…», - завыла женщина на пороге квартиры. «Я таким, как вы, не внучек», - ответил я и захлопнул дверь.

- Михалыч, ты что так долго, случилось что-нибудь? – встретили меня вопросами водитель и фельдшер. – Почему у тебя выражение лица такое странное?

- Уж какое есть, - ответил я. – Вызов взяли? Тогда поехали. И давайте, пока едем, немного помолчим.

…Я смотрел в боковое окно машины «Скорой помощи» на улицы и прохожих, а внутри что-то клокотало, булькало, шипело, искрилось и невыносимо воняло тухлятиной, гнилью, человеческой подлостью. Хотелось только одного – встать под горячий душ, нашампуниться, намылиться и смыть, соскрести с себя натуральной липовой мочалкой всю эту грязь нашей серой, монотонной, беспробудной жизни…
©